"Провинциальные записки" I.Лавровый переулок
Прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее лишено протяжённости.
( Августин Блаженный )
I.Лавровый переулок.
Я родился в Ялте. Изящное светлое одноэтажное здание классической архитектуры с огромными окнами и сквериком на Пионерской. Тогда этого роддома, наверно, хватало на всю Ялту. Мама отправилась туда из квартиры отца на Партизанской. Там они жили не одни. Третьим человеком была свекровь Мария Константиновна. Уже позже, интересуясь психологией, я прочел, что мать и сын - «сообщающиеся сосуды», мать бесцеремонно лезет в семейную жизнь сына, занимая его сторону в неизбежных конфликтах(если сын не возражает, естественно). Но люди тогда не были обременены психологией и воспринимали всю эту «кухню» как неизбежное проклятие рода человеческого. Мама страдала от такой обстановки. Отец, вероятно пытаясь хоть что-то исправить, выпросил на работе отдельную квартиру. Тогда это было возможно. У отца до смерти была единственная запись в трудовой книжке-«Крымэнерго». Его там ценили. Дали огород на Ай-Петри, откуда, по словам матери, привозили огромную картошку. Без проблем дали и квартиру. Это был Лавровый переулок - двухэтажный многоквартирный дом из диабаза и с традиционным для Ялты кедром во дворе. Несмотря на симпатичные фасады, большинство старинных ялтинских домов были, по сути, коммуналками с общим туалетом и крошечными импровизированными кухнями. Одно из окон нашей большой комнаты смотрело во двор с кедром, другое - в подпорную стену. Это создавало светлый полумрак даже днем. В доме жили несколько еврейских семей. Двух персонажей я прекрасно помню. Приветливая лупатая «тетя Бася» с большим «шнобелем» и якобы «морфинистка». Имя старого еврея я забыл. Он был более положительный персонаж- с вмонтированной в трость настоящей флейтой. Евреи очень трепетно относились к моей матери и ко мне. Упомянутый дедушка, встречая меня на улице, раскладывал из трости флейту и что-то играл.А «тетя Бася» подолгу разговаривала с мамой при встрече на залитых солнцем окрестных улочках и,кажется, приветливо поглядывала на меня. Возможно, поэтому во мне на всю жизнь осталось сочувственное отношение к евреям вообще. На могиле моей бабки Марии на старом ялтинском кладбище (с некрополем Чеховых) выбита фамилия Рохман. Это фамилия ее второго мужа. На бесследно исчезнувшем фото помню крупного башковитого еврея, стриженого под ноль и в красноармейской форме с довоенными «кубиками» вместо погон. Мой отец, будучи подростком,очень не ладил с отчимом. А своего родного деда по отцу, Вениамина Георгиевича Савичева, я так никогда и не видел. Единственное свидетельство о нем - метрика отца, родившегося в 1930 году в Псырцхе ныне мятежной Абхазии.В метрике указана двойная фамилия Марии:Савичева-Палий.Думаю,"где-то там", в глубине веков без украинцев не обошлось,что правомерно и для всей Кубани. Упомянул я Кубань не зря:в Славянске-на-Кубани вся отцовская родня.Но видел я их всего лишь раз и очеь давно.
***
Несмотря на младенчество, я облазил вдоль и поперек дом в Лавровом переулке- огромный светлый коридор на втором этаже, пресловутая общая ванна с туалетом, двор с кедром и живыми белками, приветливые евреи, выглядывающие из своих «пеналов»… Увы, в отдельной квартире отец с матерью так и не помирились. У меня до сих пор в глазах картина: они в ожесточении стоят друг напротив друга. Мать сопротивляется неизвестно чему высоко поднятыми руками и их с отцом ладони сцепились в вышине надо мной …
***
О послевоенной Ялте сохранилось множество семейных преданий. Сытный тихий городок-витрина СССР для множества приезжавших иностранцев. На набережной можно было купить бочонок засоленной керченской селедки, карандашом написать адрес и отправить по почте. В продаже была красная и черная икра вкупе со свежей осетриной. Мать работала поваром в интуристской «Ореанде». Рассказывала истории о круизных русских эмигрантах, плакавших и целовавших ялтинскую землю. И о некоем приготовленном ею блюде для патриарха Алексия I, заглянувшего в Ялту. Трудно сомневаться, что его кормили именно в «Ореанде». «Куртуазный» старец (определение потомственного аристократа-патриарха, данное ему Марком Поповским) вызвал повара в банкетный зал и поблагодарил: «Спасибо, детка. Очень вкусно».
***
По линии матери мои предки частично были потомственными крымчанами. Дед, Лаврентий Иванович Евсютин, родился и вырос под Керчью в селе Капканы (уж не знаю, как оно называется сейчас). Деда ( слава Богу) уж точно нельзя отнести к переселенцам, вселившимся в татарские дома после их депортации. Он воевал в Красной армии, пережил плен, фильтрацию СМЕРШа, штрафбат «смертников» (совок не прощал плен) и встретил День Победы где-то под Будапештом. Туда же, в Венгрию, из послевоенной Ялты хотели командировать маму. Она рассказывала об анкете, в которой указала время плена отца. Вызвавший ее кагэбэшник подчеркнуто вежливо сообщил об ошибке: «Ваш отец был в плену с такого-то по такое-то…» В Венгрию мама не попала и я остался в Крыму.
***
Сестра деда, Раиса Ивановна, всю жизнь прожила в старинном доме прямо над Александро-Невским собором: две пузатых колонны у подъезда и печки с изразцами. Такая же коммуналка. Тетке Раисе там принадлежала большая комната с балконом, с которого были видны лампадки в арочных окнах собора. Иногда был слышен хор. Напротив комнаты через узенький коридор была ее кухня. Такой маленькой кухни я больше нигде не видел - от силы два квадратных метра. Там было полно раритетных кухонных «причиндалов». Теснота в кухне не мешала тетке печь архивкуснейшие пироги с морковью и еще чем-то. У тетки было несколько старинных икон, доставшихся ей в наследство от соборного священника Нефедова. С ним и с теткой связано странное семейное предание. Оба они пережили оккупацию в Ялте. Тетка была очень кудрявая. И немецкий офицер однажды на улице настрого запретил ей ходить с непокрытой головой - иначе она «отправится вместе с евреями» известно куда. Якобы для подстраховки благоволивший к тетке вдовый Нефедов женился на ней, чем нарушил церковные каноны. Фамилию Нефедова я встречал в известной блестящей монографии Марка Поповского об архиепископе Крымском Луке. Владыка уже после войны наложил на Нефедова какие-то дисциплинарные взыскания. Но это не было связано с его якобы вторым браком. Тем не менее, конец земной жизни Нефедов встретил именно с теткой Раисой. И в память об этом я храню доставшуюся от него и восхищавшую меня с детства замечательную палехскую икону Спасителя.
Тетка Раиса, как и мой отец, всю жизнь проработала в одном месте - киоск «Союзпечати» на ялтинской набережной. Собрала, благодаря этой работе, большую библиотеку с собраниями сочинений лучших европейских и русских писателей.Это был золотой век советского книгоиздательства. Часть библиотеки позже досталась мне с мамой. И мое детство проходило под домашнее чтение вслух Чехова. Сначала читала мама. А потом и я сам в одиночку осилил почти все чеховское наследие. Навсегда легли в память рассказ «Ионыч» (один из лучших литературно-психологических портретов так называемого «русского мира») и «Цветы запоздалые» (врач после смерти возлюбленной продолжает содержать ее бестолкового родственника только потому, что у того форма лба напоминает о ней).Тетка Раиса была оптимистом, из фильмов смотрела только комедии и ежедневно совершала морскую прогулку на катере. Так же ежедневно в качестве зарядки она разбрасывала по квартире большой ящик с монетами и потом собирала их. После смерти тетки я еще долго общался с ее замечательной приветливой соседкой Татьяной - костистой старухой с вычурными серьгами и без платка. Будучи подростком, я с удовольствием играл с ней в «дурака», слушал рассказы о тетке Раисе и диковинные шутки вроде : «Всего собаки моего года давно подохли». А потом шел в кухоньку Татьяны и грел там вкусные бутылочные сливки той поры, съедаемые со столь же вкусными сдобными рогаликами.
***
Когда мне было лет шесть, мама навсегда покинула Ялту и отца. Мы перебрались в Севастополь, где, как уверяли маму врачи, для моих частых бронхитов был более здоровый степной воздух. Часто приезжали в Ялту к родне. Долгий утомительный путь убогого советского автобуса проходил через Орлиное, Байдары и жуткий спуск с перевала - так называемый «тещин язык» (ныне полуразрушенное шоссе ниже форосской церкви, по которому можно только пройти или проехать на мотоцикле). На этом участке некоторых пассажиров укачивало до рвоты. Водитель часто останавливался, чтобы пассажиры «облегчились». Затем была более-менее сносная дорога до Оползневого (верхнее шоссе прямо под Форосской стеной). Если ехали последним автобусом, то на одном из поворотов объездной дороги над Ялтой в темноте неожиданно открывалась бархатная бездна с сотнями огней. Это были ялтинские закоулки, ползущие на Поликуровский холм. Тогда не было никаких диодных и «экономных» ламп. Только лампы накаливания, развешенные на простецких столбах. Никаких неоновых реклам и огней современных высоток. Стоит закрыть глаза, как я снова созерцаю эту мерцающую бездну, которая из окна автобуса казалась почти под ногами. И понимаю, что это «только» память…
07.02.16 Александр Савичев
